Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни
Воцарилось глубокое, тяжелое молчание, его прервал наконец Лашапель:
— Да, видишь ли, мой старый мизантроп, как все идет на свете. Быть добрым, честным, умным человеком — да это прямой путь к погибели. Каждый ненавидит, презирает тебя, каждый издевается над тобой! Клянусь Богом, в настоящее время только мы одни, философы-космополиты, всемирные граждане, к которым ты так презрительно относишься, только мы одни есть истинные мудрецы! Поддакиваем мы и королю, и попу, и судье, и ученому, соглашаемся на словах со всеми, но делаем… О, делаем мы только то, что нам самим угодно. Во времена Анны мы ходили в модных нарядах, были веселы, влюбчивы; теперь мы носим темное одеяние, молимся вместе с Ментенон и не взглянем ни на одну женщину; в сущности, мы все те же старые, никуда не годные повесы; но мы ловко плывем по течению, тогда как вы, рыцари правды, цепляетесь за каждый подводный камешек!
Медленно приподнялся Мольер, его большие блестящие глаза остановились на старом Лашапеле:
— Я не стану отвечать тебе, мы давно знаем друг друга, Лашапель, и нам уже не измениться. Благодарю Бога, как за то, что лучшая половина моей жизни лежит позади меня, так и за то, что он удостоил поставить меня служителем правды! Да, мне ясен смысл твоих насмешек: конечно, мне больше не написать «Тартюфа», так как вся Франция — «Тартюф»; не высказывать больше моему мизантропу всего, что накипело в его честной душе, если нет охоты попасть в Шатле или Лафорс… но кое-что я еще могу, господа, и добьюсь того, чего не добились маршалы!
Мольер направился к своему почерневшему от дыма пюпитру и, вынув из ящика сверток бумаги, сильно дернул колокольчик, проведенный в соседнюю комнату. Вслед за звонком на пороге показался Лагранж.
— Что тебе надо, Мольер?..
— Постарайся, чтобы вся труппа была в сборе через час. У меня есть к вам просьба, старые товарищи, важная и, может быть, последняя просьба!
— О боже мой! Да в чем же дело? — спросил сильно удивленный режиссер. — Я заранее тебе ручаюсь за общее согласие.
— Я был вполне уверен в вас. Вот «Дон Жуан». Он должен быть дан на сцене через сорок восемь часов. Тотчас отпечатай афиши. Для разъяснения этой странной загадки скажу тебе только одну коротенькую фразу: со вчерашнего дня Дон Жуан стал маршалом Франции! Я не более как презренный комедиант в сравнении с вами, граф, но сил моих еще хватит на дело отмщения за несчастную, невинно погубленную принцессу Орлеанскую, благороднейшую, прекраснейшую из женщин Франции! А там пусть будет, что будет! Жизнь ли, смерть ли, мне все равно! — И, раскланявшись с удивленными слушателями, медленно вошел Мольер в режиссерскую комнату.
Волнение охватило весь Париж. Давали опять «Дон Жуана», отвратительного «Дон Жуана»! Смысл этой, вставшей из прошлого драмы, стал ясен всем. Никакие насилия не могли заглушить в народе чувства справедливости. Мольеру снова мелькнули золотые дни; старый дом едва мог вмещать зрителей. Изо дня в день давалась пьеса; Мольера и де Круасси, исполнявшего роль Дон Жуана в маске Лорена, осыпали овациями. Не только буржуазия, вся аристократия Парижа перебывала в театре Пале-Рояля.
О необычайном успехе «Дон Жуана» шептались и в Версале, но только шептались, боясь короля. Впрочем, Гиш не замедлил разъяснить де Лорену действительный смысл этого успеха. Взбешенный маршал бросился к Ментенон. С улыбкой выслушала она его жалобы и ответила насмешливым тоном:
— Нам-то что за дело до всего этого, маршал? Или, может быть, вам хочется убедить меня и его величество короля, что «Дон Жуан» прямой намек на вас? Берегитесь, не поднимайте сами себя на смех! Недели через две вы отправитесь в армию, победными лаврами ответите на эту проделку комедианта, и все будет забыто!
Едва затворилась дверь за де Лореном, Ментенон потребовала к себе патера Лашеза.
— Одно слово, аббат! Известно ли в Монпелье и Севеннах оправдание де Лорена, и позаботились ли вы о том, чтобы жителям Монт-Авре были доставлены по этому предмету самые точнейшие сведения?
— Все, касающееся де Лорена, до такой степени известно в Монт-Авре, что те люди, которых это особенно интересует, находятся уже на пути к Парижу!
— Вам это известно наверное?
— Мне даже известны приметы старика, мужа, жены и мальчика.
— Отлично! Позаботьтесь же, чтобы путешественники прибыли сюда как раз вовремя! Да, кстати, будьте добры, напишите Мольеру, что мне хотелось бы на этих днях видеть «Дон Жуана». Что там ни говорят против комедий вообще, но «Дон Жуан» — такая вещь, которую должен видеть всякий, и особенно провинциал!
— Полагаю, и протеже ваших следует направить в Пале-Рояль: надо же им развлечься?
— Конечно, но осторожно, осторожно, чтобы не было ни малейших следов нашего влияния.
Десять дней спустя после этого разговора в театре на представлении «Дон Жуана» произошла странная, поразительная сцена. Как только де Круасси в маске де Лорена вышел на сцену, в партере, между зрителями, поднялась бледная, серьезная женщина лет тридцати пяти и, протянув руки к сцене, произнесла глухим, прерывающимся голосом: «Да, это он, он!» Вслед за этими словами с ней началась сильнейшая истерика. В театре произошло общее смятение. Сострадание, удивление и, главное, смутное сознание, что в этом внезапном появлении женщины ясно выказывается Перст Божий и что оно состоит в прямой связи с прошлым Дон Жуана — Лорена, поразили присутствующих. «Унесите ее! Кто она? Что ее так потрясло?» — кричали со всех сторон. Представление было прервано. Мольер, игравший Лепорелло, крикнул доктора и попросил зрителей, сидевших ближе к сцене, перенести больную в фойе. При помощи Мовилена, театрального доктора, бесчувственную женщину вынесли из театра. Ее сопровождали двое мужчин: старик, вероятно, отец, и молодой сильный мужчина. С виду они принадлежали к провинциальному дворянству. Оба ухаживали заботливо за больной, благодарили присутствующих за внимание, но упрямо молчали о причинах этого происшествия. Полицейский комиссар сопровождал их в фойе. Мало-помалу публика успокоилась, заняла свои места, и представление пошло своим порядком. К совершенному удовольствию незнакомцев, в фойе никого не было. Больная пришла в себя и, закрыв лицо обеими руками, тихо плакала, старик успокаивал ее, и младший спутник, обернувшись к доктору и комиссару, угрюмо проговорил:
— Благодарю вас, господа, и сожалею, что мы подали повод к такому беспорядку, но потрясение было слишком сильно даже для моих нервов, и пробудило в нас слишком тяжелое воспоминание. Кстати, позвольте заявить вам, что я Николь де Бонфлер, некогда драгунский ротмистр в Монпелье, теперь же собственник небольшого поместья Авре, в Севеннах. Позвольте покорнейше просить вас доставить мне как можно скорее возможность переговорить с Мольером. Скажите ему, что мне необходим его совет в деле, близко касающемся «Дон Жуана», — в деле, не терпящем отлагательства.
— Не примешались ли к нему криминальные обстоятельства? — быстро спросил полицейский комиссар.
— Очень может быть, все зависит от сообщения, которое сделает мне Мольер…
— Николь, Николь, — прервала его дама, — прошу тебя, только не здесь, не так явно!
— Оставь меня, моя дорогая. Сам Бог указывает нам путь, которым мы добьемся справедливости.
— Предоставь ему полную свободу действий, милая Жервеза, — подтвердил старик, — ты должна, ты обязана поступить так ради самой себя, ради своей чести! Есть же наконец законы и во Франции!
— Совершенно верно, милостивый государь, — проговорил полицейский комиссар. — Относительно же гласности можете быть совершенно спокойны: об этом происшествии узнают только те, кому это вменено законом в обязанность.
— Я иду за Мольером, — прервал его доктор. — Уверен, что по окончании акта он явится сюда и разъяснит вам все, что вы желаете знать.
— Будьте добры, — проговорил Бонфлер, — позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили любопытные.
— Можете быть совершенно спокойны, сюда не войдет никто. — С этими словами комиссар стал у дверей и именем закона запретил вход в фойе.
Как только опустился занавес, Мольер появился в комнате, он не успел даже стереть белил и только накинул плащ на свой костюм Лепорелло. Бонфлер быстро схватил его за руку и, отойдя в амбразуру окна, заговорил тихим, умоляющим тоном. Слова его, видимо, производили сильное, потрясающее действие на Мольера: удивление, ужас, гнев быстро мелькали на его лице.
— Можете ли вы клятвенно подтвердить то, что сейчас рассказали? Повторите ли вы ваш рассказ всем, кому надо, хотя бы самому королю?
— Повторю кому угодно, лишь бы добиться справедливого суда!
— Вы добьетесь его, я уверен! Господин комиссар, позвольте просить вас последовать за мною на сцену. Вы же, мои новые друзья, если хотите достичь цели, приведшей вас в Париж, если хотите восстановить вашу честь, следуйте за доктором. Доктор, будьте добры, приведите этих господ в мой дом и позаботьтесь о больной даме. Не более как через час я буду с вами, и мы начнем дело, в котором нам да поможет Господь!
